| (c) Ives de Gris ВОДИЛА
В
Раю он получил Порше, а я Феррари белый Счастье есть. И оно именно такое, каким я представлял его себе раньше. Бесконечная дорога. Черный автомобиль с нарисованными на капоте языками пламени и красным буйволом. Но главное все-таки - дорога. И у этой дороги действительно нет конца. Нет никакого дома, куда надо приехать, потому что меня там ждут. Жена ждет, например, и уже стынет обед... Жена... Да, у меня когда-то была жена. Кажется. Как ее звали? Я давно устал гадать, и давно понял, что вспомнить уже не смогу. Да и зачем? Все, что было раньше, я помню как в тумане. Да, кажется у меня была жена. А потом она от меня ушла. Я не уверен, но может быть, это было именно так. Она вечно ворчала, что я слишком много времени и денег уделяю машине, а не ей. Она ненавидела мою машину. Какая у меня была машина? Кажется, я сменил несколько машин, но не помню их марок. Куда я ездил на них? Отдыхать. К ее маме на дачу, кажется. К друзьям и в магазины... Куда еще ездят? Я ездил на работу. Я не помню, кем я работал. Мне смутно кажется, что в моей жизни был период, когда я таксерил. Только это было недолго. Чем я занимался все остальное время - не помню. Кажется, без денег особо не сидел. Но и избытка не наблюдалось. Но я могу и ошибаться. Я плохо помню все, что было тогда. Я помню только, что уже тогда я понял это счастье. Счастье дороги. Оно было недолгим - увы! Можно было даже убедить себя, что это может быть вечно. Что время потеряет значение, что просто будут мелькать фонарные столбы, дома и деревья по обе стороны дороги... Но вечности не было. У любой дороги был конец, закономерный итог. Все дороги вели куда-то. Сейчас мне все сложней становится понимать, что значит это странное слово "куда-то". И как дорога может "вести". Дорога ложится под колеса - и все. И она просто идет. А куда... Раньше все дороги вели куда-то. Теперь этого нет. Я буду ехать вечно. Раньше наваливалась усталость, мелькание начинало раздражать, в глазах была резь, хотелось есть и спать. Хотелось выйти из машины и размять ноги и заболевшую спину. Только теперь я не знаю, что такое боль и голод. Я не выхожу из машины. Просто потому, что мы с ней – одно. Я не сразу это понял. Я все понимал не сразу. Наверно, это было к лучшему. И теперь мне осталось только счастье - вечное счастье вечной дороги. Последнее, что я помню из прежнего - это горы. Гор были красивы. Я не могу вспомнить, как они назывались, но я не могу вспомнить и название родного города. И имя матери я тоже уже не вспомню. Правда, мы с ней, кажется, не очень ладили. По-моему, у меня еще была сестра, но как ее звали, и в каких мы с ней были отношениях? Ничего этого я не помню - а горы помню. И помню, как блестел на солнце капот моего далеко не нового "фольксвагена". Помню, какая кассета была в магнитоле. И как я до упора вжимал в пол педаль тормоза. И как я тянулся к ручнику... И не успевал. Я ехал слишком быстро. Я почти всегда ездил слишком быстро, но практически никогда не попадал в аварии по своей вине. И вот теперь... Я ехал слишком быстро. Поворот был слишком крутым. И я почти вписался… Но не вписался. Я помню, как полетел в пропасть. Помню небо впереди и вокруг. Машина невозможно долго летела вперед и совсем чуть-чуть вниз. А потом все резко оборвалось, и я выехал на ровную дорогу из безумия огня. Уже не было синего старичка-"фольксвагена". Я был за рулем черного Lamborghini. С расписным капотом, жемчужно-серым салоном и дурацкой игрушкой на лобовом стекле - страхолюдный чудик с острыми ушами и красными волосами как-то неожиданно по-дружески улыбался мне, раскачиваясь на стекле. Я ехал, и машина слушалась малейшего моего движения. Я думал, что еду куда-то, но вскоре понял, что не помню, куда. У меня не было сил удивляться. С тех пор я не чувствую усталости и боли. С тех пор мне некуда ехать и незачем выходить из машины. У меня нет даже желания попробовать. Не то, чтобы я боялся. Не то, чтобы что-то останавливало меня. Просто не было такого желания. Я скоро понял, что я мертв. Что я только призрак. Я не знаю, существует ли рай. Тот, обычный рай с садами и херувимами. Существует ли вообще хоть какое-то посмертное воздаяние. Но я представлял рай именно так. Только это не рай. Кажется, это все не спроста. Возможно, со временем я пойму больше. Пока я понимаю мало. Я быстро понял, что машине не нужен руль, не нужны педали и коробка передач. Ей вообще ничего не нужно, потому что она слушается моих желаний. Моих мыслей. Я мог бы сказать - "не надо, уберите". Но мне нравится так. Я так привык. И в этом как раз есть весь кайф. Потом я понял, что машина - это тоже я. Это было немного странно, но теперь меня трудно удивить. Я привык. Я помню, как я постепенно открывал новый мир. Мир, где машине можно приказывать, где я без труда вижу в темноте, где больше ничего не надо. Время потеряло для меня всякий смысл. Радио просвещает меня относительно его хода, но эта информация как раз не задерживается у меня в голове. Я не запоминаю только две вещи - даты и имена собственные. Иногда я подвожу людей. Иногда мне кажется, что это моя обязанность. Что это суть моего договора со Смертью и Вечностью. Договора, который я не помню. Я останавливаюсь и подбираю пассажира. Он - или она - говорит мне, куда ехать. Иногда мы говорим о деньгах. Я не могу говорить, ни о чем другом. Я могу сказать только что-то вроде "Денег не надо", "Сколько дадите", "Согласен". Я никогда не беру денег. Или сразу выбрасываю их, не глядя. Когда я был жив, пассажиры иногда молчали. Сейчас они всегда говорят. И не о погоде и ценах - о себе. А я слушаю. Я знаю, что не имею права ничего сказать. Я должен молчать. Даже если от меня настойчиво требуют ответа. Иногда я так и довожу человека до места. Но это бывает редко. Чаще что-то все-таки заставляет меня отреагировать. И когда я говорю... Все равно, что я говорю - реакция всегда одна. Пассажир поворачивается ко мне и смотрит так, как будто внезапно увидел, что место водителя пустует. Или как будто видит меня как-то иначе. И тогда я останавливаю машину, и он вылетает из нее, обычно с криком, и скрывается вдали. Я помню их рассказы до последнего слова. А иногда бывает иначе. Они так же поворачиваются ко мне, и так же в первый момент в их глазах тот же ужас и то же непонимание. Но потом в их глазах появляется пустота и тоска. И что-то еще, чего я не могу понять и объяснить. Что-то, что пугает меня. И тогда я жму на газ и лечу, не разбирая дороги. Спидометр загорается красным светом, и стрелки больше не видно. Нарисованные на капоте языки пламени оживали и лизали лобовое стекло, игрушка болталась каким-то невероятным образом. Все вокруг машины сливалось в какие-то полосы... Я останавливался всегда в одном и том же месте. По обе стороны от дороги было только поле. Поле сухой, высокой, желтой травы. Зимой здесь выпадал снег, но недостаточно много, чтобы скрыть эту траву. Я появлялся здесь чаще ночью, но иногда - утром или вечером. Днем - крайне редко. Здесь всегда было пасмурно. Небо было плотно, без просветов затянуто свинцовыми облаками. Я всегда останавливался возле одинокого фонаря, который всегда горел голубоватым, бледным светом. Даже днем. Проводов от него не шло, зато с него свисала петля. Мой пассажир выходил, не говоря ни слова. И я сразу же уезжал. Я езжу на Lamborghini, но все же... Здесь я не мог разогнаться за минуту хотя бы до шестидесяти. И пока я разгонялся, я всегда моргал. Я никогда не моргаю, но в эти моменты моргал. И видел в зеркале заднего вида все тот же фонарь, все то же безжизненное поле. Только иногда мой пассажир болтался в петле. Иногда его просто не было нигде. И всегда откуда-то появлялся сизый туман, который обвивал столб и подбирался к дороге. И я снова жал на газ, и теперь уже мог разогнаться, мог снова развить ту безумную скорость, при которой языки пламени лизали стекло. И красноволосый чудик на лобовом стекле ухмылялся мне огромным ртом, как будто хотел сказать "Мы хорошо провернули эту работенку, да?" Я несусь как бешенный, пока что-то не скажет мне, что уже хватит, пока я не выдохнусь. И когда я останавливаюсь, вокруг меня только привычный, самый обычный мир. Подмигивают красным и зеленым светофоры, мелькают фары машин... Я заметил - меня не существует для них. Ни для кого из них. Я могу проехать сквозь них, а они легко проезжают сквозь меня. Они не видят меня. Не видят отблески фонарей или солнца на блестящих боках моего автомобиля. Не видят великолепной росписи на капоте и... И возможно, где-то еще. Я готов спорить на что угодно, что вся моя машина в языках пламени. А еще я готов спорить, что те люди, которых я иногда подвожу, уже мертвы... Или не совсем мертвы. Мои скудные познания о смерти не дают мне возможность что-то сказать точно, но они и не живые. Правда, я ничего не могу сказать про тех, кого довожу до места без приключений. И про тех, кто сбегает. Я слишком мало знаю. Слишком мало. Я уверен, что получил то счастье, о котором едва ли мог даже мечтать при жизни, в обмен на эту странную работу. Но не в обмен на информацию. Все, что я знаю - это вечность. Вечность дороги. Люди любят говорить, писать стихи и песни об этом. Но они ничего не знают. Теперь я в этом уверен. Человек несовместим с вечностью. Усталость и голод заставляют его свернуть с дороги. Не говоря уже о том, что человеку иногда банально хочется в сортир. А потом еще надо заправлять машину. Приходится прислушиваться к стуку карданного вала, волноваться за свечи, за подвеску. Копаться в заглохшем моторе и с ужасом понимать, что домой поедешь на буксире... Мало? Тогда можно еще вспомнить, что всегда едешь куда-то. Что любому пути положен предел хотя бы по времени. Что приходится думать, откуда взять деньги на еду, бензин, ремонт и ночлег. А еще есть ГИБДД, которая ищет только повод, чтобы остановить. А еще бывают всякие ментовские спецоперации, в ходе которых непременно надо проверить документы именно у вас. И, в конце концов, это дурацкая мечта. Человек не в силах выдержать вечность за рулем. Он начинает думать о всяких глупостях и перестает получать удовольствие от дороги. Ему начинает хотеться заняться чем-то другим. А у меня все не так. Я мертв. Давно мертв. Ничто не отвлекает меня от волнующего чувства дороги. У меня не осталось ничего, кроме дороги. И машины, о которой я мечтал всю жизнь. Пока быдл жив. Я мечтал об этом черном, безумном, быстром, агрессивном звере. Я мог среди ночи рассказать все технические характеристики этой машины, хотя тогда у меня не было никакой надежды хоть когда-то осуществить мечту. А теперь у меня есть Lamborghini, но я уже забыл все технические характеристики. Да и к чему они? Безумный черный призрак, на котором я езжу, может выглядеть как Lamborghini, но на самом деле это только видимость. Какие могут быть характеристики у призрака, у этого роскошного Летучего Голландца дорог? Его возможности безграничны. Но обычно я не хочу от него слишком многого. Мне нужна машина, а не реактивный истребитель. У меня есть только то, что можно увидеть из машины. Мелькание огней, лента дороги. У меня есть счастье. Потому что ни о чем другом я в жизни не мечтал. Возможно, для меня больше нет свободы, а возможно... Я просто уже забыл, что я имел в виду, когда думал, что именно она мне нужна. Теперь я знаю, что мне на самом деле было нужно. Может быть, свобода - это когда у тебя есть машина и возможность ехать в любую сторону, не думая ни о чем? Если это так, то она у меня есть. Но "свобода" - одно из тех странных слов, значение которых я уже забыл. Некоторые я еще помню. Я помню их значение, но уже почти забыл, какое значение им придается людьми. Эти слова мне просто не нужны. Потому что мне ничего не нужно, кроме дороги. И у меня нет ничего, кроме дороги. Кроме вечности. Вечность проста.
Проста и однообразна. Но меня это не волнует. Я знаю, что могу ехать куда
угодно. Все равно, куда я поворачиваю, есть только одна дорога. Все города
разные, но все они похожи. Все пейзажи разные, но дорога - одна. Я не
делаю выбор, потому что ничего не меняю. Потому что имеет значение только
дорога, которая ложится под колеса, и только мое движение по ней. Всем
остальным можно пренебречь. |