назад

(c)VenusCat

Если очень долго смотреть в пустой экран – покажется, что кто-то пытается докричаться до тебя. Но это всего лишь видимость, обманка. Даже если у экрана оливковый цвет. И даже если кажется, что слишком уж близки тебе эту чужые мысли незнакомого человека. Не отвечать на крики, не писать ни строчки, не пытаться что-то сделать.

Она устала. Дождь за окном хлестал по нервам, заставляя опустить голову прямо на клавиатуру. Швепс в кофейной чашке намурлыкивал незнакомые песенки. Еле уловимая мелодия невозвратности. Смешанная, но не слишком сильно, с мокрым холодом из приоткрытой балконной двери.

Наобум набирая буквы, ставшие вдруг незнакомыми:

- Ничего не понимаю. Абсолютно ничего. Но очень хочу понять. Ведь это так красиво – то, что вы пишите. И очень больно. Но от этого – красиво вдвойне. Никогда не решилась бы, но… просто слишком созвучные мысли… просто слишком знакомые слова, чтобы быть вашими. Просто... просто…

Единственное, что еще существует, - быстрое пощелкивание клавиш. Серых от пыли, под дрожащими от волнения пальцами. Сквозь линзы очков глаза выглядят иначе. Менее усталыми, менее больными. По темно-зеленой стенке пузатой чашки медленно стекает капелька, ее выпивают ворсинки салфетки. С усилием упереть взгляд в клавиатуру - и ничего, кроме нее, не видеть. Не думать, не помнить. Только ты.

Только о тебе писать, только для тебя. Пытаясь в несколько слов вложить несколько бессонных ночей, капельки мартини, перемешанные с мелкими кусочками льда, - на светло-голубой блузке. Голубой шелк. Голубой шелк придуманных глаз. Неумело сочетая слова, выкрикивать в оливковую пустоту интернета: «Я не знала, что бывают такие созвучные моими мыслям слова. И что их скажете вы, совершенно незнакомый мне человек».

А ты обманул ее. Придуманное имя, придуманные лица, капли мартини – в перемешанных ледяных кубиках снов.

Неяркая настольная лампа, сумбурные фразы. Перескакивает с мысли на очередную – ненужную – мысль. Изо всех сил держится за надоевший мотив из запылившихся колонок.

Под неаккуратный перестук теплых клавиш. Теплых – от прикосновений холодных пальцев.

Пришел ответ. Первый ответ. На ее крик. Улыбка, натянутая и чуть бравурная, откровенная попытка игры. Она ответила. Не принимая правил, пыталась играть по своим. Не сдавая карт, хотела перечислять наизусть все масти. В надежде добраться до джокера. Которого не было в этой колоде.

О чем она писала ему? О его рассказах, которые находила в интернете. И от одного воспоминания о которых не могла заснуть, снова и снова садясь за компьютер и понимая, что сама так написать не может. Или, может быть, смогла бы, если б только он был хотя бы недалеко, если уж не рядом. Смогла бы. Поймать звуки, прозрачными камушками застывавшие на строчках его рассказов.

Он отвечал.

- Очень приятно, спасибо. Думаю, стоит поговорить немного, если Вы бываете в сети. О Японии, например. Вы любите Японию?

Экран еще темный, грузится сайт. Сквозь полустертые мысли тысяч людей, пока еще не проявившиеся для него на какой-нибудь страничке, он видит, как резко взлетают за спиной ее волосы, как быстро опускаются они, закрывая плечи мягкой пушистой пелериной. Вполоборота стоит она, улыбается и немного думает о нем. А сверху, прямо ей на голову, падают листья всех осеней, бывших когда-то и будущих впредь. И неровные круги остаются от дождя в лужах под ее ногами.

- Я люблю японскую прозу последних тридцати лет. И японское мировоззрение. Пусть спокойно дышит на пустых дорожках ветер, обнимая нагретые солнцем камни. А потом по ним будет стекать дождь. И, если включить свет, то в темном окне появится призрак твоего лица. В темном окне домика в глубине сада камней. А сад камней – это и есть…

- Японская философия. Я понимаю, что вы хотите сказать.

- Понимаете? Как хорошо! Знаете, такая история: про человека, собиравшего повсюду камни. И когда он умер, на оживающие камни падали листья…

- Всех осеней.

- Всех осеней!

Закружившись в суете будней, он совершенно забыл о ней. Разве не было у него других дел, кроме как набирать никому не нужные строчки и слать их на непонятный адрес? Были, разумеется! Проваливаясь сознанием в пар над кофейной чашкой, он по утрам вообще ни о чем не мог думать. Проваливаясь в сутолоку метро, думал о том, как бы умудриться раскрыть книгу, а потом закрыть ее. На работе думал о новых моделях компьютеров и о той фирме, которая за его идеи предложила раз в десять больше, чем его начальник. А он отказался. Ну не дурак ли он после этого? Дурак, причем безнадежный… Но с этим он уже смирился. Вечером, по пути домой, заглядывать в раскрытые, как его любимые книги, дома: родители, семья сестры с тремя кричащими от радости детьми, его лучший друг с невестой, переполненные любовью к нему и друг к другу, так и рвавшейся из их добрых глаз. После них его собственная квартира казалась ему пустой и холодной. Да, в сущности, такой и была. Куча подруг, с потрясающей настойчивостью переходящих в любовниц с такой скоростью, что он не успевал с ними прощаться… Повизгивающий от старости алюминиевый чайник… Полки с невыносимо знакомыми книгами… И комп. Вечером время у него было. Но он предпочитал потратить его на что-нибудь более полезное, чем сочинение писем неизвестным людям из липкой сети. Например, на скандал с очередной любовницей. Или написание новой программы. Точнее, попытки, так как он вскоре обычно засыпал. А утром – кофе, книга в сумке… Все сначала.

Нет, совершенно не было времени.

А она ждала. Понимая – не понимая, что же происходит, не зная и не желая знать хоть какие-то подробности о жизни людей, которые вышли из студенческого возраста и не собираются туда возвращаться. Как же можно не ответить на письмо? Этот вопрос колючими шариками перекатывался у нее в голове, мучил ее, но ответа она не находила. И продолжала ждать. Двадцать раз за полчаса проверяя безнадежно пустой ящик мейла.

Неотправленное.

- Когда-то давно, в детстве, я любила копаться в коробке, где моя сестра хранила свои украшения. Это ощущение: как между детскими пальцами проскальзывают бисеринки – бусинки – никогда не знала, что оно вернется вновь. Я набираю – очень-очень быстро – письмо – для тебя. И бисеринками между пальцами – мысли – слова проскальзывают в твой почтовый ящик.

- Эй, привет!

Это, наверное, то, что я хотела бы сказать тебе. Тебя нет. И я, упершись уставшим взглядом в замершую секундную стрелку, придумывают цвет твоих волос. Выражение твоих глаз, когда мы познакомились, впервые встретились. Придумываю, что ты умеешь дышать. Бежишь куда-то, опаздывая. А под ногами твоими спит мой мир…

А потом она выходила из дома. Ведь бывало в ее жизни что-то, кроме ожидания. В омуте московской беготни она останавливалась в залитых дождевыми взблесками переулках. Заглядывала в окна первых этажей, надеясь найти там его. Без зонта бродила по откровенно мокрым улицам Москвы, ища ответ на свой несложный вопрос. Почему ты не отвечаешь? Почему Вы не пишите?

Арбат был пуст. Середина дня, разгар работы. Казалось, дождь никогда не перестанет. А там, на другой стороне улицы, возле витрины застыла девушка. Подойдя поближе, он увидел за этим стеклом медведей. Плюшевых и гипсовых, из папье-маше и нарисованных краской на шелке. На клетчатый зонт девушки падали дождевые капли. Он смотрел. Иногда она делала шаг в сторону, но не уходила. Яркий свет за витриной, казалось, притягивал ее своим вынужденным теплом.

Он промок.

- Слышишь ли ты меня?

- Слышу, - казалось, вздыхали чуть намокшие волосы девушки, обнимавшие ее плечи.

- А сад камней – это и есть…

И капли, отскакивая от отражения ее глаз в витрине, переливались в:

- Японская философия.

- А когда он умер, на оживающие камни падали листья…

Она повернулась и с недоумением посмотрела на него, чуть приподняв зонт. Несмелой промокшей улыбкой звучали слова:

- Всех осеней!

- Всех осеней!

И он почему-то поклонился. Запылившийся этикетный поклон, так глупо выглядевший возле высотных московских зданий – но именно это (только это) и пришло ему в голову. Она улыбнулась шире и прошла мимо. Так ничего и не сказав. Но ведь и он – он тоже промолчал. Пустая встреча. Мало ли таких встреч?

Он придумал себе ее голос и жесты, научился узнавать на улице ее походку. Она жила маленьким призраком на дне московских прудов. Отблесками солнца на горлышках пустых пивных бутылок светилась. Появлялась и исчезала. Словно и не было ее. Временами забывал о ней, потом не верил, что когда-то писал ей письма. Но открывал ящик – правда, было ведь! И несколькими строками – отвечал. Получал в ответ полустертые, еле видные стихи между строк приветствия и прощания.

Дыхание двух незнакомых людей снова и снова вплеталось в инетовские строчки, сливалось с потоком ежедневных писем и капельками – медленно и аккуратно – стекало в их ящики. Постукивание серых клавиш становилось словами их недолгих разговоров.